Младший лейтенант В. Талалихин.
«Известия» 08.08.1941
Таран – самый смелый и решительный вид воздушного боя – очень популярен среди советских летчиков. Не в их правилах отпускать врага невредимым. Случается, что использованы все боевые средства, нет больше горючего, не остается ничего, кроме человека и машины, — и все же враг не должен уйти. Его необходимо уничтожить, хотя бы ценою собственной жизни.
В ночь на 7 августа, когда фашистские бомбардировщики пытались прорваться к Москве, я по приказу командования поднялся в воздух на своем истребителе.
Зайдя со стороны луны, я стал выискивать самолеты противника и на высоте 4.800 метров увидел «Хейнкель-111». Он летел надо мною и направлялся к Москве. Я зашел ему в хвост и атаковал.
Мне удалось подбить правый мотор бомбардировщика. Враг резко развернулся, изменил курс и со снижением полетел обратно. Я продолжал атаки, — повторил их до шести раз. При этом мой ястребок оставался недосягаем для врага: меня прикрывал его же стабилизатор.
Вместе с противником я снизился до высоты примерно 2.500 метров. И тут у меня кончились боеприпасы. Можно было преследовать врага и дальше. Но что толку? Он на одном моторе мог лететь ещё довольно долго и все равно ушел бы. Оставалось одно – таранить. «Если и погибну, так один, — подумал я, — а фашистов в бомбардировщике четверо».
Решив винтом обрубить противнику хвост, я стал вплотную подбираться к нему. Вот нас разделяют уже каких-нибудь 9-10 метров. Я вижу бронированное брюхо вражеского самолета.
В это время враг пустил очередь из крупнокалиберного пулемета. Обожгло правую руку. Сразу дал газ и уже не винтом, а всей своей машиной протаранил противника.
Раздался страшный треск. Мой ястребок перевернулся вверх колесами. Надо было скорее выбрасываться с парашютом.
Отстегнул ремень, поджал ноги, ползком добрался до отверстия и выбросился. Примерно 800 метров летел затяжным прыжком. И только когда в стороне услышал гул от падения моего ястребка, — я раскрыл парашют.
Взглянув вверх, я увидел, как все больше воспламеняется вражеский бомбардировщик, как он, наконец, взорвался и рухнул вниз.
Опустился я на небольшое озеро, выбрался на берег. Вскоре подбежали три колхозника, а потом, наверное, и весь колхоз собрался около меня, — так много было народу.
Тут же перевязали мне руку. Отвели в дом, переодели, дали валенки, чтобы я мог согреться, напоили молоком. На лошади отправили в часть.
Потом я в автомобиле поехал посмотреть на сбитый бомбардировщик. Он ещё горел. Кругом валялось много невоспламенившихся зажигательных бомб. Метрах в ста от самолета нашли двух членов его экипажа. Двое других были найдены в лесу. Самолет рухнул с такой силой, что их выбросило далеко из него.
Командир вражеской машины, по виду уже не молодой, имел железный крест, полученный в 1939 году, и значок «За Нарвик».
У одного из фашистов, по-видимому, стрелка, навылет прострелена шея.
Все четверо очень плохо одеты.
Я надеюсь, что самолет, сбитый в ночь на 7 августа, — далеко не последний в моем послужном списке. Рука скоро заживет.